Владимир в переломную эпоху отмены крепостного права глазами писателя Николая Златовратского
26 декабря, или 14-го по старому стилю, 1845 года во Владимире родился Николай Златовратский, русский писатель, прозаик и публицист, один из наиболее известных представителей «мужицкой беллетристики». К сожалению, современным владимирцам его творчество вряд ли массово известно. Знаем, что его именем названа улица, а на доме, где он родился и вырос, висит мемориальная доска. Но многие ли читали известные сочинения Златовратского: повесть «Крестьяне-присяжные», романы «Устои», «Деревенские будни» или более поздний «Город рабочих»?
Однако его работы важны. И не только как литературные изыскания, но и как документы, в которых отражены разнообразные стороны жизни Владимира второй половины XIX — начала XX века. Именно здесь, на родной земле, Николай Николаевич черпал сюжеты своих произведений, принесших ему всероссийскую славу. На протяжении почти 80 лет, вплоть до конца 1950-х годов, пока не вышли в свет «Владимирские проселки» Владимира Солоухина, он оставался первым и единственным владимирским писателем. Особенно ценен для потомков его сборник воспоминаний о детстве и юности. Из него можно узнать много интересного о жизни губернской столицы в середине XIX века, в переломную эпоху отмены крепостного права.
Общая характеристика города
Первая часть воспоминаний писателя «Детство и первая школа» сразу начинается с краткой характеристики родного Владимира:
Кстати, фамилию свою Златовратские получили по местной Николо-Златовратской церкви, где простым дьяконом служил дед писателя Петр Иванович. По семейному преданию он и священник носили одинаковую фамилию Иговский. Местный архиерей, во избежание путаницы, велел кому-нибудь взять фамилию Златовратский, и выбор пал на Петра Ивановича.
Публичная библиотека
Отец будущего писателя работал в Дворянском собрании писцом, экзекутором и бухгалтером, затем служил в Палате гражданского суда. Закончил свою карьеру в 1881 году в должности архивариуса Владимирского окружного суда. Особую славу ему принесла публичная библиотека, открытая по его инициативе в здании Дворянского собрания. Это стало важным нововведением, потому что, по воспоминаниям Златовратского, с подобными учреждениями культуры в нынешнем областном центре складывалось совсем худо:
Именно совместная работа с отцом в библиотеке пробудила в юном Коленьке интерес к чтению. Помогая взрослым в составлении каталогов, размещении и выдаче книг, Златовратский, по его признанию, пережил духовное «преображение», приохотился к сей деятельности. А еще он оставил восторженное описание публичной библиотеки в Дворянском собрании, которая являлась еще и музеем:
«При очень скудных личных средствах отец сумел привлечь к делу сочувствие наиболее энергичной интеллигенции и при ее содействии сосредоточить здесь все то местное культурное богатство, которое до той поры, пренебреженное и заброшенное, терялось, как никому ненужное, по разным темным углам. Благодаря этому четыре больших комнаты оказались заполненными сверху донизу.
Первая за конторой комната с длинным столом, покрытым зеленым сукном, играла роль читальни, а шкапы были наполнены современной, так сказать, „текущей“, наиболее рассчитанной на спрос литературой; в следующей, в торжественном покое, из-за стеклянных рам смотрели увесистые фолианты в несокрушимых кожаных переплетах, содержавшие в себе произведения всех тех почтенных покойников от Ломоносова и Сумарокова до князя Шаликова и адмирала Шишкова, которых читатели любят „уважать“, но очень редко читают. Это археологические остатки кем-то основанной еще в тридцатых годах общественной библиотеки...
Остальные две комнаты заняли отчасти этнографическим, отчасти сельскохозяйственным музеем, представлявшим, кажется, довольно бессистемное собрание всевозможных предметов, но все же разнообразное и интересное настолько, чтобы привлекать публику для обозрения».
«Наш» Герцен и Салтыков-Щедрин
С детства Николай Златовратский слышал имена известных русских писателей, связанных судьбою с нашим городом, и даже знал подробности их жизни. Герцена, как известно, сослали в 1935 году в Вятку, через два года, по его прошению, перевели во Владимир, где он на три года поступил на службу в канцелярию губернатора Куруты.
При этом венчании участвовал и дед Златовратского, молодой еще тогда дьякон, и тоже по секретному архиерейскому наказу. Поэтому об этом деле он не любил распространяться и вообще умалчивал. Но начало этим разговорам уже положили, и они в течение многих лет циркулировали среди обывателей. Пока не подоспела свежая легенда о Салтыкове, незадолго до этого присланном в наш город от министра для ревизии дел по организации местного ополчения и встревожившем весь чиновный мир Владимирской губернии.
Дворянское собрание
Наступление нового судьбоносного 1861 года сопровождалось особым оживлением во Владимире:
Служба отца Златовратского в Дворянском собрании позволила будущему писателю проникнуть в святая святых местной аристократии, да еще и в новогодние праздники:
«Наступил Новый год. Заново, роскошно, по тому времени, отделанные залы дворянского дома должны были впервые открыться для избранной публики: сегодня назначен литературно-музыкальный вечер с танцами... Я читал и без конца перечитывал афишу с таинственными для меня именами артистов. Еще раньше долетали до меня слухи, что „передовые“ дворяне решили нынче устроить концерт с небывалой помпой, чтобы „подготовить настроение“, что кто-то из них должен „привезти“ из Москвы крупные артистические силы.
Дворянский дом с вереницей подъезжающих к подъезду богатых саней и карет выглядел внушительно. Седой швейцар в маскарадном костюме, с булавой и в треуголке так угрожающе посматривал на кучеров и лакеев, оказался давно знакомым мне добродушным стариком-сторожем, который чуть ли не носил меня еще на руках; он, конечно, тотчас же милостиво отворил мне двери недоступного теперь для многих смертных святилища. Я быстро, как мышь, проскользнул между рядами лакеев в библиотеку, которая теперь, как я уже говорил, была закрыта для читателей и превращена в раздевальню и буфет, а затем задним ходом поднялся наверх, в „парадные“ комнаты, где отец и поместил меня около полуотворенной двери, ведущей в зал...
И вот я „там“, в роскошном зале, сияющем от тысячи „калетовских“ свечей в люстрах и канделябрах, переполненном разодетой дворянской публикой... Я слышал „знаменитого“ комика Живокини, читавшего из Беранже и из „Горя от ума“, слушал чарующие звуки скрипача-виртуоза, переливчатые трели „самодельных“ певиц и певцов-любителей и „видел“, как читал что-то „смешное“ из Щедрина известный мне „передовой“ дворянин, добродушный толстяк-юморист, часто бывавший у нас».
Переломный момент
Тем не менее манифест об отмене крепостного права провел окончательную грань между прошлым и ближайшим будущим. И что любопытно, по воспоминаниям Златовратского, «Положением» никто в то время не остался вполне доволен.
«Кто мечтал о лучшем, остался недоволен слишком большими уступками „старому“; крепостники находили его „безмерно-радикальным“; крестьяне относились к нему с скептическим недоумением. Но для всех было ясно одно, что дело так или иначе решено бесповоротно, и теперь все сводилось исключительно к одному, чтобы все внимание уже обратить на начинавшуюся ликвидацию старого, употребив все силы на использование ее в своих интересах...
До какой степени эти ликвидационные интересы, в первые годы после освобождения, отодвинули все другие, можно судить по нашей библиотеке. Успех ее в первый год... превзошел самые радужные ожидания. Но не прошло двух-трех лет, как отношение к библиотеке круто изменилось, особенно с наступлением „ликвидационного периода“ после 19 февраля. Мне часто приходилось слышать, как в ответ на напоминание отца кому-либо из дворян о возобновлении подписки они на ходу махали рукой и говорили: „Э, батюшка, теперь не до этого... Куда нам!.. Лишь бы быть живу...“
И вот началось печальное передвижение остатков полуразрушенного «нового храма» из барских палат на разночинскую окраину, в дом Златовратских на Большой Ильинской улице (ныне улица Герцена).
«...Трудно сказать, книги ли жили в нашем доме, или мы, семья из десяти человек, жили в домике, сложенном из книг. Кажется, не осталось без книг ни одного свободного местечка: чего нельзя поместить на полках, то лежало в ящиках под столами, под кроватями, в чуланах, на подволоке, в амбаре... Устроилось книгохранилище невероятное — поистине „нигде пред тем невиданное“...
В первое время я был очень опечален этой картиной. Но вот когда через несколько дней привезли старую вывеску, обмыли ее от пыли и водрузили, как будто вновь заблестевшую, на карнизе нашего дома, я поразился тому, какую сенсацию произвело это в нашем скромном околотке. В первые два дня около нашего дома буквально образовалась толкучка из больших и малых семинаристов, двадцать раз перечитывавших вывеску и заглядывавших во все окна и двери, постоянно вызывавших то меня, то брата для переговоров».
Рождение писателя
Все пережитое в детстве не смогло не сказаться на дальнейшем выборе жизненного пути Николая Златовратского:
«Я только инстинктивно чувствовал, что на смену моих прежних отвлеченных и в общем все же довольно смутных представлений вдруг встало что-то глубоко жизненное, реальное, но в то же время и столь для меня хаотически-сложное, что неотступно требовало работы осознания, и я почувствовал такой прилив духовной энергии, какого еще не испытывал раньше. Под давлением такого моего настроения... я с особой энергией принялся за штудирование, но уже в более полном объеме, тех моих любимых в то время писателей, которые уже так много послужили выработке моих „собственных умозрений“... чтение Белинского и Добролюбова... и других писателей по истории и литературе до того окрылили мой дух, что мои дерзания на собственное умозрение приняли еще небывало смелые размеры.
Прежде всего это сказалось в неожиданно страстном порыве к писательству: я писал стихи и по Кольцову и по Некрасову, писал рассказы по Тургеневу и Помяловскому, написал даже по Островскому целую драму из народного быта в подражание его „Грозе“ и, наконец, стал писать даже классные задачки „по Белинскому и Добролюбову“, к изумлению и себя самого и нашего старого словесника...»
Так родился новый писатель. Произведения Златовратского стали хорошо известны читающей публике конца XIX — начала XX века, при жизни вышло два его полных собрания сочинений. Его признали непревзойденным бытописателем русской деревни пореформенного периода, скрупулезно описывающим жизнь и традиции крестьянской общины и семьи, а также болезненный процесс изменений, происходивших после 19 февраля 1861 года.
Заслуги Николая Златовратского перед русской литературой по достоинству оценили и 1 ноября 1909 года ему присвоили звание академика по разряду изящной словесности. Историк русской литературы профессор Александр Веселовский так писал о нем:
