Камни с вкраплениями золота, серебра и малахита: коллекция артефактов современного художника
Кто-то собирает марки, монетки, предметы старины, а кто-то складирует, на первый взгляд, совершенно странные вещи. Если копнуть чуть поглубже, можно узнать, что это вовсе не режим «прелести Голлума», а ценные по своему смысловому значению артефакты: находки, которые фиксируют идеи, наброски — словом, ружье искусства, которое обязательно выстрелит. О своей коллекции, связанной с современными художественными практиками, «Ключ-Медиа» рассказал Максим Амельченко, сооснователь независимого арт-сообщества beznazvaniia.
— Владимирцы нередко что-то коллекционируют, но образцы руды — это что-то новенькое. Расскажи, почему тебя это привлекло?
— Камни — материальный архив, связанный с тем, что я, в принципе, собираю. Фиксирую отношения физического и абстрактного, ведь можно же коллекционировать и визуальные образы. Например, ты видишь, что внутри огорода стоит лодка, вдохновляешься странной картинкой и снимаешь экспозицию на смартфон. По сути, это и происходит архивация артефакта, который может пересобраться в будущей работе.
— То есть, так работают художники и это можно сравнить с практикой подбора референсов?
— Да, это определенная художественная практика. Зачастую современные художники используют архив как часть исследовательской деятельности. Ты это собираешь, пытаешься переосмыслить, с чем и как встретился, при каких условиях, как этому можно дать дальнейшую жизнь. А перед тем, как «запастись артефактами», исследуешь карты, смотришь, что тебя там окружает, изучаешь историю района. Другими словами, прибегаешь к одному из методов работы с архивами — рисерч. Конечно, бывают и купленные артефакты. Иногда, когда я нахожусь в другом городе, то смотрю и приобретаю что-то на «Авито».
— Сколько у тебя камней-артефактов и какой смысл таит в себе этот архив?
— Коллекция насчитывает около 40 камней, все они приехали из Кузнецкого угольного бассейна и были задействованы в проекте про мою родину. Я родился и вырос в Междуреченске, самой южной точке Кузбасса, одного из самых крупных угольных бассейнов в мире, становясь свидетелем постепенного деградирования этой индустрии в нашей стране. Дело в том, что раньше добыча сырья была спрятанной, всё происходило закрытым методом, незаметным для посторонних взглядов. В связи с опасностью этой сферы технологии перешли на открытые горные работы, которые используются и по сей день. Поэтому мне, как исследователю, стало доступно наблюдение за оскудевающим ландшафтом: многие карьеры исчерпали ресурсы, стали не выгодны и брошены. Горы уменьшились до срезов и насыпей. Некоторые из них красивы, а потому привлекают к себе туристов. Люди продолжают воспринимать индустрию и ее продукты как личный и государственный ресурс, в то время как сами оказались ресурсом, питающим промышленность. И цикл повторяется вновь.
— Есть ли среди образцов поистине ценные, и какова их стоимость в таком случае?
— Это разные породы. В подборке попадаются уголь, медь, камни с вкраплениями золота, малахита, серебра. Однако оценка артефактов в деньгах — очень искаженная метрика. Конечно, можно выложить руду на какие-то крипто-аукционы и попробовать продать за бешеные деньги, но все-таки материально ценным это становится в тот период, когда обретает историю.
— Обрели ли твои артефакты известность?
— Да, образцы руды стали частью инсталляции на выставке в московской галерее коллекционера Максима Боксера. В презентацию «Осторожно, месторождение» также вошли изображения и образы. Например, восстановленный по некогда реальному плакату баннер, который транслирует ребенка с «БелАЗом» в руках. Сюжет венчает призыв, мол, выбирай профессию с детства, что говорит о решении, которое за тебя уже приняли. Для другой работы я взял с фотостока портрет парня модельной внешности и подрисовал ему «смоки айс». Это связано с детским воспоминанием, когда было странно наблюдать мужчин-рабочих с якобы накрашенными глазами. На самом деле, это были издержки их труда в шахте, ведь они долго не могли смыть пыль с лица. В работах современных художников очень часто то, что визуально выглядит красиво или иронично, скрывает какое-то горе.
— Чем в настоящее время занимается арт-сообщество beznazvaniia, сооснователем которого ты являешься?
— Сегодня независимое арт-сообщество beznazvaniia живет ивентами и событиями, которые мы проводим и в которых участвуем больше вне города. Недавно мы вернулись со слета институций и самоорганизаций в Самаре, где представляли нашу владимирскую мастерскую. Там сделали несколько работ в среде, они были про архитектуру. Также меня продолжает интересовать милитари-культура и фотографирование, взаимодействие документации и фальсификации.
— Считаешь ли ты, что во Владимире с современным искусством туго, и если да, то почему?
— Все мы зависимы от тех пространств, в которых родились, и часто бэкграунд имеет какую-то назидательную позицию. На мой взгляд, во Владимире художественный прогресс тормозится образом религиозного города, на статус части «Золотого кольца» у нас работают все значимые памятники архитектуры. В той же Самаре, к примеру, столице инженеров, у актуальных практик шансов на жизнь больше. У наших первопроходцев, которые создают центры современной культуры и другие подобные проекты, возможность «раскачать лодку» есть тоже, но надо очень много работать. Зарождение современного дискурса возможно, если читать, просвещаться, обращать внимание на текущий опыт художников из других городов, повышать свою эрудицию, понимать тренды и уметь их предугадывать.
