«50 оттенков сырости». Захватывающие путевые заметки автора фильма о ВТЗ

«Думаю, когда-нибудь напишу книгу про путешествия. Надеюсь, кто-нибудь из вас будет среди читателей».

«Хибины — горный массив в центре Кольского полуострова. Добраться сюда можно на поезде Москва-Мурманск за полутора суток. В 4:30 выпрыгиваем из тамбура на остановке Апатиты-1, — рассказывает Андрей. — Отсюда дорога ведет в город Кировск, построенный в 1930 годах у подножья горы Кукисвумчорр. Прямо в черте города расположен рудник, где из шахт, пробуренных в горе, круглосуточно вывозят апатитонефелиновые руды, из которых затем производят удобрения для сельского хозяйства. Составы с минералами с грохотом двигаются по железной дороге на юг».

«Срытые горные хребты, осыпавшиеся почти до основания, как яркое свидетельство губительного воздействия человека на природу. Рядом — многоэтажная свалка отработанных камней, смешанная с твердыми бытовыми отходами. Однако именно добыча руд десятилетиями обеспечивала людей рабочими местами и оправдывала сам смысл существования города в этих краях — среди мрачно нависающих горных хребтов, где редко бывает сухо и тепло.

Город, — это беспорядочно разбросанные грязно-красные облупленные панельные пятиэтажки, безвыходно и безмолвно зияющие дырами оконных рам, безучастный лай ржаво-серых собак, кривые ряды железобетонных гаражей и зудящие красно-бурые линии ЛЭП, паутиной опутывающие город. Здесь чувствуешь себя пойманным в ловушку. Привкус металла во рту, тошнота обволакивает десны и язык, больно любить этот безвыходный замшелый урбан и почти невозможно остаться к нему безучастным. Испытываю облегчение от бегства из города-зоны, микроавтобус добрасывает к подножью лесистых гор, где лицо тут же облипает мягкой свежей моросью».

«Тропа виляет вокруг берегов речки, заставляя пробираться сквозь набухшие влагой кусты лесотундры. Лямки набитого рюкзака стягивают плечевые суставы и давят на мозг. Раздражает».

«В Хибинских горах за Полярным кругом третий день дождь. Прячемся в палатке, закутавшись вдвоем в один спальник, тела слипаются в коленях, толкаются пальцы ног. Сейчас 3:00. Но свет уже заполнил внутренность палатки и заползает в глаза. Тьма, кажется, даже не наступала. Это называется полярный день, или белая ночь.

Капли воды рассыпаются по куполу палатки. Постукивает. Звук рассеивается от центра к периферии, волнообразно. Облако мороси повисло в холодном воздухе над хвойным лесом и посыревшей черно-серой землей. На десятки километров во все стороны нет ничего, кроме сумрачной низкорослой лесотундры, темно-синих озер цвета индиго и скалистых бурлящих ручьев. Города спрятаны по ту сторону хребтов».

«Затолкались в один сыроватый спальник вдвоем, изнутри обтянутый защитным одеялом, прижимаясь плечами и коленями, не находя рукам свободного места. В нашем убежище было тесно, как в московском метро в час пик, но зато почти сухо и, вроде, тепло. Чтобы развернуться на другой бок, предстояло вначале вытянуть руки над головой, затем проделать вращение, будто шашлык на шампуре, завалившись то на один бок, то на другой. Сна не было, как на боковой полке плацкартного вагона, где я пролежал две ночи по пути в Апатиты. Солнце тогда почти не садилось, и я наблюдал за светлой гладью озер, размером с футбольное поле и выпуклыми сопками, густо покрытыми лесом. Тайга».

«Выкапываюсь из глубины спальника, как животное из конуры. Выбираю между сырыми носками и не очень сырыми. Разницы нет, ботинки все равно, насквозь мокрые, еще с позавчерашнего дня. Из сухого — только флисовая кофта, в которой я сплю и бодрствую», — и это еще начало пути под моросящим надоедливым дождем.

«Переходим вброд горную речку в первый день похода в Хибинах, за Полярным кругом. Голыми ступнями в леденящий поток бурлящей воды. Шагаешь по щиколотку, местами ближе к колену, перетаскивая ноги по скользким неверным камням, к супротивному берегу. Затем натужно растираю стопы и фаланги пальцев, возвращая им чувствительность, и натягиваю на них хрупкую броню — сухие ботинки. Пока еще сухие.

Поначалу это кажется отличным решением. Я еще не знаю, каково это: просыпаясь, натягивать колющиеся от сырости подмерзшие носки и просовывать их в ботинки, разбухающие от впитанной ими морозной жидкости. Намокшая обувь не сохнет по несколько суток — ни в палатке, ни у костра.

Влага проникает к телу постепенно, отвоевывая один участок за другим: морось облепляет лицо и белыми звездочками оседает на кофте, собираясь в капли, скатывается по коже, на ботинки налипает роса, сваливаясь с шатких хрустящих кустов, и просачиваясь из шипящих под ногами мхов. Дождь местами усиливается, находя способы забраться под куртку и штаны, слегка намочить нижнее белье.

Гардероб разделяется на полусухие и полусырые вещи — 50 оттенков сырости. Но это временно, пока дождь не станет постоянным, остукивая стенки палатки по ночам, временами переходя к барабанному ритму. Пространство сухости сужается до квадратного метра внутренности палатки, куда с краев тента тоже начинает просачиваться и подтекать худыми каплями влага. Расклеивая слипшиеся глаза, слышишь сопение речки и причмокивание сырятины в воздухе. Сырость — это константа заполярного Севера».

«Отсыревшие дрова непригодны для розжига. На дне влажной кучи древесины удается нащупать пару сухих палок. Обстрагиваю худые бревнышки топором, снимая с них бересту, — ей вместе со щепками от палок и парой салфеток предстоит вспыхнуть огнем. Гаснут спички, истлевают платки, скатываясь в маленькие почерневшие сгустки.

Юрий, бывший военный летчик и действующий садовод, припас с собой кусочек сухого розжига, внешне похожего на кубик сахара, который я подкладываю под горстку веток, ему удается сохранять еле заметное пламя около минуты. За это время хвоя с берестой берутся огнем. Спасибо тебе, Бог костра. Над пламенем вешаю два котелка, — в одном будет томиться каша, в другом — пыхтеть вода для чая».

«В ущелье лютует ветер, близкий к штормовому. Толкает в спину, со свистом и шипением забираясь под куртку, кусая кожу. Ущелье — аэродинамическая труба естественного происхождения. Останавливаемся, чтобы собрать группу, — скучиваемся у трехметровой каменной глыбы. Инструктор Лера то ли в шутку, то ли серьезно, предлагает использовать тактику пингвинов для согревания: замершие особи прут к центру стаи, вытесняя наружу подсогревшихся.

Но согреться не удается. Холодный ветер прорывается к намокшим конечностям, становится опасно. От холода у меня начинает ломить колени, черствеют пальцы ног. Люди идут, не останавливаясь на стоянки, не пьют воду, не гадят. Всем люто холодно, и понятно, что ситуация вышла из-под контроля. Надо идти, чтоб не обморозиться. Ничего не остается, кроме как идти, расталкивая пальцы ног, приподнимая и сжимая их в сыром холодном ботинке.

Я дышу, когда делаю шаг. Дышу, чтобы успокаиваться, чтобы держать темп. Тропа то холмится, подкидывая на подъеме, то растягивается в линию. Даже самые медленные участники группы теперь обгоняют меня, люди надеются быстрее пересечь перевал. Глаза кружатся от камней под ногами. В голове набухает пустота, надуваясь, как гелиевый шарик. Считаю шаги. Тупо пялюсь в искривленный холмистый горизонт. Усталость подпрыгивает к горлу».

«Впереди зеленится речная долина, над ней в полнеба вздыбилась радуга, как Триумфальная арка. Кажется, вот-вот дойдем до стоянки, и грохнемся в спальники и будем греть одеревеневшие конечности. Надо идти, потому что это единственный способ дойти. Поднимаемся на опушку низкорослого леса. Я готов лежать на земле и облизывать и обсасывать желтистые шершавые мхи.

Тропа заводит в хвойный лес. Инструктор Лера кружит по лесной опушке, пытаясь понять, где мы находимся и осознать наличие ближайших стоянок. Она признается, что была здесь зимой, но не в летнее время, пейзажи совсем не схожи. Ее навигатор показывает 700 метров до ближайшей стоянки и 2-3 километра — до „шоколадной“. Решение принимается негласно, все молчат, народ тупо пялится в землю и надеется на скорейшее завершение адского марш-броска. Идем на резервных силах организма. Плевать на поход, плевать на происходящее. Я вообще не вдупляю, кто идет впереди, а кто сзади. Остервенело расталкиваю ветки, нервно бреду в бреду.

Лера тоже на пределе, она уже не обращает внимания на замыкающих группу, как делала это через каждые пять минут в первые дни, пристально следя за отстающими. Теперь, ее хватает только на то, чтобы идти и тупо вести идущих позади нее к стоянке. Километр за километром углубляемся в лес, кажется, это длится еще час, может, два. Мне давно плевать на стоянку, не плевать только на застывающие слипшиеся пальцы ног».

«Натыкаемся на стоянку. Я шмякаюсь весом тела и рюкзака в лоснящийся бугорок мха. Люди тоже поскидывали поклажу и разобщились по полянке. Инструктор говорит, это не та стоянка, уверяет, что остался километр. Кажется, она начинает понимать, что люди давно за пределами своих возможностей. „Кто остались полуживые — дойдут и поставят костер. Полумертвым — кутаться по палаткам“.

Я нахожу себя полумертвым, и встаю под рюкзак, только чтобы дойти и там лечь. До „шоколадной стоянки“ люди дошаркивают не все и не сразу. Я бросаю поклажу и судорожно сочленяю палатку с дугами и тентом. Проваливаюсь внутрь, падаю на туристический коврик перед рюкзаком. Вскрываю зипер, вышвыриваю вещи, нащупывая на дне спальник и обнаруживаю, что он со всех сторон сырой. Я в отчаянии. Раиса вытаскивает свой спальник, еще сырее, чем мой, полный воды. Я не понимаю, что делать. Думаю, и нет сил думать. Хватаю бумажные салфетки и начинаю истерично натирать свой спальник, насквозь промокший в ногах снаружи и внутри. Ситуация экстренная, но решение должно быть. Вспомнил про химические телогрейки, что таскаю с собой в походы уже несколько лет. Кажется, настал тот час. Вместе с ними выуживаю защитное серебристое термоодеяло, предназначенное для спасения замерзающих людей. Стелю его по всей внутренней поверхности спальника и бросаю внутрь грелки, не все срабатывают, но часть явно дает тепло».

«Засаживаешь колун поглубже в древесное тело и с разворота хреначишь его об стоящий под ногами пнище. После пары десятков раскрошенных палок и обрубков бревен чувствуешь себя великолепно, — как после хорошего секса. К тому же альтернативы в условиях палаточного городка нет. В правилах группы интимные отношения с участниками запрещены».

«Рядом струится и рыхлится горная речка, если несколько минут сидеть подле нее, шум течения воды удается фрагментировать, улавливая, где поток проходит едва касаясь, а где с силой врезается в камни. Здесь нет ни связи, ни интернета — с самого первого дня похода, то есть уже восемь дней. Не докучают сообщения в мессенджерах, и никто не может прервать мерный и величественный, ненавязчивый шепот и рокот горных рек. У всего есть свой ритм: речного течения, шуршания опадающей листвы, дыхания и биения сердца.

Я бы распластался на сочных вздыбленных желто-салатовых мхах и стал прислушиваться. Беспокойство уходит, срочные рабочие задачи, дедлайны, переговоры и решения, в голове не зудят мысли. Поток воздуха щекочет мое лицо, притрагиваясь к кончикам ушей и ресницам. Я здесь — на опушке хвойного леса посередине между лесистыми горными хребтами. В молчании леса я вспомнил о себе».